Некоторое время я молчу, пытаясь переварить услышанное.

― То есть… такие могут «слепить» что угодно?

Дима качает головой и снова смотрит в книгу:

― Зависит от силы дара и мастерства Лепщика. Собственно, всё как и у остальных.

― Сколько даров всего? ― быстро спрашиваю я.

Снова смех Чеха. Не знаю, как он это делает, но удивительным образом хочется слышать и слушать. Я мысленно влепляю себе пощечину. Нечего тут вестись на всякое.

― Это никто не может посчитать. В конце концов, мы не в состоянии посчитать даже обычные таланты людей, что говорить о тех, которые не укладываются в привычное понимание мира? Есть те, кто слышит землю и может читать следы. Те, кто шепчется с ветром и знает очень много. Те, кто читает сны по прямоугольным картам с причудливыми узорами и видит суть бытия. Те, кто дышит морем и спускается на такие глубины, до которых никто не добирался. Много, Антон, очень много…

Информация наслаивается, смешивается. Ещё немного, и я вообще не пойму, что и о чем. Поэтому пытаюсь предпринять ещё одну попытку разобраться:

― Так… я сейчас мало что понимаю, но хочу дойти до конца. Где я был до того, как оказаться в этой комнате?

― В Ужгороде, ― спокойно отвечает Чех. ― Тут стоит продолжить историю о Короне Юга, которая проявилась в одесских катакомбах, а её… выкрал Александр Дымкевич.

Я вздрагиваю, тут же леденея, хотя в помещении тепло. Стараюсь гнать подальше ужас погони и… всё остальное.

Дымкевич ― Визуализатор. Этакий помощник и наставник для Создателей, который решил вместо того, чтобы заниматься прямыми обязанностями, забирать силу подопечных себе. Поначалу его не могли вычислить, но всё же со временем стало ясно, что к смерти Егора Штольни, именно так звали Создателя из Одессы, причастен именно он.

― А потом засиял жёлтый камень Короны, ― продолжает Чех. ― И мы поняли, что следующая жертва в Херсоне.

― Подождите… ― выдыхаю я. ― Корону же выкрали.

― Её нашли. Точнее, она сама пришла к одному хорошему Лепщику, отозвавшись на единую нить дара и силы, ― загадочно улыбается Дима и… снова смотрит на Дана.

― Кто знал, что Корона может сама гулять, ― ворчит последний.

― Лепщики – единственные, к кому она могла потянуться, - говорит Чех. – Они могут «ткать» из пространства и времени то, что им нужно. Корона Юга тоже «сотканный» продукт. Просто мы до сих пор не знаем, кем именно.

«В нашем мире очень много неисследованного», - не произносит он, но при этом очень хорошо слышится.

Так, выйдем отсюда ― вытрясу всё до последнего. А то сидят тут улыбаются, как подружки на перемене, когда мимо прошёл первый парень класса.

Сравнение жутко дурацкое, но внезапно уместное. И мысли тут же перескакивают на другое:

― Подождите… Дымкевич тянул силы Создателей. Меня он нашёл… сам?

Звучит немного невероятно, но вдруг?

― Сам, ― подтверждает Чех.

Я теряю дар речи. Обретаю только спустя некоторое время:

― Я что… был наживкой?

Молчание, от которого по позвоночнику проносится ледяной ток. То есть… нет, не так… Я что… мог просто остаться там?

― Не мог, ― внезапно резко произносит Чех. ― Якорь и Ябо не допустили бы этого.

Дан сжимает мои пальцы до боли, и в этот момент я понимаю, что кое-кто врёт. Не прямо, конечно, и все-таки… Чех озвучивает планы, но что-то всегда может пойти не так.

― Где… ― Мой голос хрипит так, словно и в горле застрял осколок льда. ― Где сейчас Дымкевич?

Чех улыбается. От этой улыбки хочется отпрянуть. Ясно, не скажет ни слова, от слов будет ещё хуже. Судорожно соображаю, что ещё спросить. Память насмешливо подкидывает последние слова, которые прозвучали, когда я стоял среди тёмных домов Ужгорода.

― Следящий… Скажите, кто такой Следящий? Это…

Снова улыбка ― и уже невозможно дышать. Обманчиво мягкий голос. Внимательный взгляд. Нарочно небрежный стиль. И черная бездна в глазах, что утягивает в космическое безбрежье в объятиях вечности.

Не лезь, мальчик. Тебе там не место. Остановись, Создатель.

― Думаю, нам пора, ― говорит Дан, и в этот момент я готов его расцеловать, потому что больше всего на свете мне хочется оказаться подальше от этих двоих.

Я не сопротивляюсь, когда меня практически вытягивают из квартиры. Удается даже вежливо попрощаться. «Хорошего вечера» звучит как «больше никогда». Не упираюсь, когда меня сажают в такси, вовремя сообразив, что идти по тёмным улицам ― не лучшее решение.

Ощущение, что я хорошенько набрался: все вокруг плывет, картина сознания норовит расползтись на тонкие нити.

Единственное, что я хорошо чувствую, так то, что Дан твёрдо держит меня под локоть, не давая сойти с нужной траектории.

― Ещё немного, ― практически уговаривает он. ― Ещё чуть-чуть.

Как ни странно, я этому верю, настолько, что совершенно не спрашиваю, куда мы идем. Ах, да… Домой. Ко мне.

Квартира встречает прозрачной апрельской тьмой и лунным сиянием. Свет включать бессмысленно, с ним я увижу ненамного больше. Кажется, встреча с монстром по фамилии Дымкевич и разговор с Чехом и Тиглатом забрали все силы. Всё, о чем я сейчас мечтаю, ― это кровать.

Упасть. Закрыть глаза. И позабыть обо всем.

О том, что мир оказался совсем не таким, как думалось. О том, что я не смогу жить как раньше. О том, что со мной мало кто будет считаться. О том, что если захотят сделать разменной монетой в какой-то неведомой игре, то сделают.

Временами кажется, что меня кружит, хотя я лежу на кровати и прекрасно понимаю, что это просто дефект создания.

Дан склоняется надо мной. В свете луны его глаза приобретают удивительный оттенок, становятся практически одного цвета.

― Не обращай внимания на Чеха, ― тихо произносит он. ― Всегда такой… Он не зло, он просто нечто, что нельзя описать подходящими словами. Я был против. Сразу против. Хоть и понимал, что ты сильный и сможешь постоять за себя.

― Я сильный?

К горлу подкатывает какой-то ненормальный смех. Дан терпеливо ждет, пока он затихнет. Осторожно касается моего лба.

― Да, ты сильный. Тебе можно многое.

В его глазах лунная зелень, слившаяся с утренней бирюзой. Беспокойство и боль. Страх… за меня.

― Я ― сумасшедший. ― Во рту пересыхает, зелень и бирюза вспыхивают, обжигая до крика. ― И мне ― можно многое.

Рука сама обнимает его за шею, а губы прижимаются к губам.

Между светом и тьмой

За три дня до встречи Антона и Дана

«Жизнь плавно идёт своим чередом ровно до того момента, пока ты не сорвёшься с места и не побежишь сломя голову. Восемнадцать лет — не тот возраст, чтобы бросать дом, учёбу и друзей. Восемнадцать лет — не время оставлять после себя пепел. Не время мчаться неведомо на чей зов, забывая прошлое и не ощущая настоящего.

Меня зовут Зоя Лёзная. И я — горю.

Всё начиналось очень странно, без объяснений. Я вышла из аудитории и направилась в столовую. Солнце прямо припекало, и день словно не был вырван откуда-то из середины осени, а принадлежал ласковому августу.

Есть хотелось жутко — с утра не завтракала, чтобы быть стройнее и влезть в любимую джинсовую юбку. И ещё не подозревала, что скоро мне будет не до юбки и желтого плаща, который превратится практически в тряпку.

Что я побегу. Побегу так быстро, что не буду понимать, где нахожусь. А потом открою глаза и пойму, что оказалась в маленьком горном городке. И передо мной стоит чудовище с белыми волосами, которое нужно во что бы то ни стало уничтожить. А рядом с ним парень. И почему-то от одного взгляда в серые глаза дыхание вылетает из легких, и становится жарко. Только жар этот ― совсем не от огня…»

Чех кладет телефон в карман. Ветер с моря несет соль и мелкие брызги. Песок под ногами перемешан с ракушками. Недавно прошёл дождь, поэтому следы от туфель остаются четкие и аккуратные.

Кажется, сейчас он помнит каждое слово рыжеволосой девочки, которая тогда в ужасе и отчаянии рассказывала свою историю.